Форум Питерского сообщества

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Форум Питерского сообщества » Проза » Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"


Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

Сообщений 31 страница 40 из 55

31

20

Отца увидел неожиданно – шумного, радостного, в скрипучем кожаном пальто. Нет, ошибся - шумный, но не радостный. Ругались они с Анной Кузьминичной. Ругаться начали ещё до моего рождения, не поделив наследство умершей жены их старшего брата Фёдора – няни Матрёны. При встречах просто продолжали с того места, на чём остановились, а так как каждый считал себя правым, то упрёкам и оскорблениям конца не было видно.
- Убирайся, я сказала! Убирайся, падла, из моего дома! – кричала тётка, далеко брызгая слюной.
- Что ты орёшь? Что ты орёшь, дура? – кричал отец и размахивал руками.
Сашка сидел на краю кровати, облокотившись на дужку, глядя отрешённо в пол. Отцов друг и сосед Саблиных Фёдор Андреевич Мезенцев с любопытством заглядывал из сенец. Я по привычке кинулся на печь-спасительницу, но попал в отцовы руки.
- Зарублю! – Анна Кузьминична метнулась в сени.
Там за дверью у стены лежал топор. Отец толкнул её в плечо, и она повалилась на кровать.
- Пойдём, Егор Кузьмич, пойдём от греха, - звал Мезенцев.
Анна Кузьминична, уткнувшись в подушку, громко рыдала. Фёдор Андреевич и отец со мной на руках вышли. Стояли возле Мезенцевых, курили, тихо переговариваясь и прислушиваясь, как долго успокаивалась во дворе Анна Кузьминична.
Домой к бабе Даше шли потемну. Отец держал меня за руку и рассказывал о своей семье. Кузьма Васильевич Агарков, отец отца и мой дедушка, погиб на фронте в неполных сорок лет, но уже имел одиннадцать детей, крепкое, самостоятельно нажитое хозяйство – двенадцать лошадей, три амбара с хлебом, дом, как игрушку. Уходя на войну, наказывал жене: «Береги последыша пуще всех – кормилец твой будет». И верно сказал - доживала свой век бабушка Наталья Тимофеевна в семье младшего сына.
- И умерла на моих руках, как раз в день твоего рождением, - отец тяжело, с надрывом вздохнул.
- А где теперь твои братья и сёстры, мои дядьки и тётки?
- Ну, одну-то ты знаешь. А остальные…
Старший в семье, Фёдор, был ровесником дедушке Егору Ивановичу, погиб на фронте где-то под Воронежем. А в Гражданскую хотел его Колчак забрать в свою армию, но Фёдор убежал и по лесам скрывался. Потом в тюрьму попал, и беляки собирались его расстрелять. Да красные их так шуганули, что не до Фёдора стало. Другой брат, Антон, умер в голодный год.
- Сестёр-то всех я и не упомню. Кто умер до моего рождения, кто после. Нюрка-то, ох и притесняла меня в детстве – противная была. А вот мужик у ней, Лёнька Саблин – золотой человек, помер от ран фронтовых, не долго после войны-то пожил. Э-эх, жизня наша…
Отец уехал, оставив меня в Петровке - уехал чуть свет, не попрощавшись. Я с ним спал на кровати в сенях, но так и не услышал, как он вставал, собирался, завтракал, заводил мотоцикл. Проснулся – отца и след простыл. Забыл я вчера пожаловаться на свою безрадостную жизнь, попроситься домой – думал, ещё успею. И не успел.
И снова потянулись скучные дни. Дед дулся на меня, на работу больше не звал, вечерами уходил к соседям в карты играть. Я к бабушке приставал:
- Расскажи сказку.
- Не знаю, родимый.
- Ну, так про старину расскажи. Как жили.
- Как жили? Хлеб жевали, песни певали, слёзы ливали…
- Баб, а почему тебя Логовной зовут?
- Имя, стало быть, у отца такое было. Да я его и не помню совсем.
- Айда, баб, в карты играть.
В «пьяницу» играли, потом в «дурака». Я жульничал бессовестно, подкидывал всё подряд. А Дарья Логовна, проигрывая, добродушно сокрушалась:
- Масть, масть, да овечка…
Поглядывала на часы – старинные, с гирькой на цепочке – и будто намекала:
- Ох-ох, уж полтринадцатого…
А я скучал.

32

21

Приехала из Каштака мамина младшая сестра, тётя Маруся Леонидова, с дочкой Ниной, моей сверстницей.  Двоюродная сестричка мне понравилась. Счастливая, как мотылёк, резвящийся над полевыми цветами, она сверкала румяными щёчками и показывала в развесёлой улыбке все свои ровные зубы. В её глазах горел хитрый огонёк, и они искрились так, что было трудно разобрать, какого же они цвета - скорее всего это цвет озёрной воды в солнечный день. 
Приехали они на телеге, забрали почту на почте и завернули к «дедам» кваску попить.
- О-о-о! Парнишка городской! Поехали с нами. Мы тебе настоящую мужицкую работу дадим, а то бабка старая тебе последние зубы выпердя.
До Каштака путь не близкий. У меня руки устали за вожжи держаться. Я их опустил, а конь сам по себе – цок да цок копытами по просёлку – дорогу знает. Пассажирки мои легли поудобней, и…..
- Вот кто-то с го-орочки спустился
  На-аверно милый мой идёт….
В два голоса - заслушаешься. Я себя сразу мужиком почувствовал: степь да степь кругом – а вдруг кто нападёт. Ну, там, почту отнять, женщин обидеть. Вспомнил, как мамлюки сражались, придвинул кнут поближе – отобьюсь.
А вокруг-то - русское поле без конца и края! Трепал седые кудри ковыля проказник ветер, серебрились глянцевые блюдца солончаков, и горьковатый запах полыни оставлял во рту вкус мёда. Невидимые в небесах заливались жаворонки, и, словно эхом отражаясь, в травах вторили им скрипки кузнечиков. Солнце плавилось, и плыли облака, неспешно переворачиваясь в небе….
Хозяйство у Леонидовых большое, но какое-то неухоженное. День-деньской поперёк двора свинья лежит, здоровущая, как корова, только круглая в боках. А вокруг неё снуют поросята. Корова с телёнком, овцы, те только на ночь приходят, а днём где-то шляются. Но точно знаю - не в табуне мирском, а сами по себе. Куры везде и всюду – на дворе, в стайках, на огороде, на крыше бани. Их помёт и на крыльце, и в сенях. Но самое противное – это гуси. В Увелке гуси, как гуси – один шипит и шею вытягивает, остальные кучей отступают. Им покажешь пальчиками ножницы, и они боятся. А эти, будто бабой-ягой воспитаны - бросаются всем стадом и сразу щипаться. Они когда первый раз на меня гурьбой кинулись, я так испугался, что «мама!» закричал и на крыльцо через две ступеньки влетел. Ладно, никто не видел, а то скажут, хорош мамлюк – гусей боится. Решил в долгу не оставаться - набрал камней и стал к ним, пасущимся на лужайке, подкрадываться. Полз через лопухи, что у плетня,  смотрю – яйцо куриное. Про гусей забыл и к тётке побежал.
Мария Егоровна сокрушается:
- Черти их узяли - кладутся, где хотят. Ты, Толя, пошукай-ка по усадьбе, можа ещё найдёшь.
На два дня увлекло это новое дело. Я взбирался на плоскую крышу бани и, как Следопыт из книжки Филимона Купера, подмечал места, куда в одиночку ходят куры. Расчёт мой был верен - сами они указали свои потайные гнёзда. Яиц я набрал – видимо-невидимо. Умел бы считать - похвастался. Хозяин дома Николай Дмитрич меня похвалил:
- Вот что значит, пацан. Мать, родишь мне сына? А то я тебя, наверное, выгоню.
- И-и-и…. выгоняла, - Мария Егоровна добродушно махнула рукой.
Семья у них была дружная.
Сестра Нина как-то вечером позвала меня в гости к родне. Мальчишка, наш сверстник, скакал на одной ноге, строил рожи и казал язык кому-то в раскрытое окно, из которого пузырилась белая занавеска:
- Тётя достань воробушка. Тётя достань…
Наш визит отвлёк его от этого бестолкового занятия, хотя мы сами не показались ему достойными внимания. Он стал собирать у окна неустойчивое сооружение из трёхного стула, дырявого ящика и ещё какого-то хлама. Рискуя упасть, взобрался на него и сунул руку за наличник. Увидев там солому и перья, а также беспокойных воробьёв на крыше дома, я догадался о цели его хлопот.
Из дома вышла красивая девушка лет восемнадцати:
- Серёжка, уши оборву.
Мальчишка лишь голову повернул – неустойчивое сооружение рассыпалось под его ногами, и он, чтобы не упасть, повис на ставне, дрыгая ногами. Прыгать вниз боялся.
- Валь, сними.
- Я штаны с тебя сейчас сниму.
Девушка осторожно двумя пальцами сорвала стебелёк крапивы и сунула брату, оттянув поясок штанов. 
- Дура-а-а-а! – отчаянно завопил мальчишка и отпустил ставню.
Валя подхватила его, падающего, и тем же замахом перебросила через плетень.
- Сунься ещё к воробьям.
Придерживая штаны обеими руками, Серёжка убежал по улице без оглядки.
- А это чей такой мальчик? – она взяла меня за руки и присела на корточки так, что её смуглые полные колени упёрлись в мой живот.
У неё было красивое лицо, глаза и губы. Да что говорить - предо мной было само совершенство. Я вдруг понял, что это она - невольница из гарема, женщина моей мечты. Та, ради которой я готов был совершить массу подвигов и погибнуть, не моргнув глазом.
- Ух, ты, глазища-то какие, прям как у девки! – она взъерошила мои волосы. – Как тебя зовут?
А я онемел. Влюбился и дар речи потерял. Только краснел и чувствовал, как подступают слёзы. Наверное, так много обожания и восторженности светилось в моих глазах, что не осталась девушка равнодушной, от ворот оглянулась ещё раз:
- Чёрт! Прямо так завораживает. Кабы не был такой лилипут, тут же влюбилась.
С Серёжкой мы не подружились, но вот сестра его с того вечера не шла из моей головы. Чего только я не передумал, кем только себя не представлял, в какие только перипетии не загонял себя в фантазиях, но итог был один – моя свадьба на прекрасной Валентине Панариной. Мой жизненный опыт подсказывал, что для женщины главное счастье – выйти замуж за хорошего человека. А уж лучше меня-то разве есть кто на свете?
Замечтался я, влюблённый, затосковал и не заметил, как загудела деревня однажды с самого утра. Поначалу лишь женщины по дворам бегали, наряженные, потом гармошки зазвучали, лады пробуя, песни позывая. А в домах ели и пили. К вечеру застолья выплеснулись на улицы. Запел, заиграл, загулял Каштак.
Мария Егоровна пришла домой, раскрасневшаяся от выпитого.
- Нинка! Папку тваво Малютины-гады убили.
Притиснула дочкину головку к животу, и обе в голос заревели.
История эта была давняя. Выпили как-то мужики и уже в ночь поехали в Петровку за водкой – добавить решили. Машина застряла в топком берегу Каштакского озера. Николай Дмитрич за трактором вернулся. А Володичка Малютин рукой махнул:
- Пешком быстрей доберусь.
Остальные в машине уснули. Николай Леонидов трактор лишь на утро пригнал, а Володичка сгинул. Через три дня его всплывшее тело выловил Трофим Пересыпкин в Каштакском озере, но денег, собранных на водку, при нём не нашли. И слухи пошли - мол, Колька Леонидов из-за денег Малютина убил. Прокурор Николая Дмитрича к себе в райцентр вызвал, допросил и отпустил, не найдя за ним вины. Многочисленные Малютины рассудили по-своему, и за Володичку пообещали отомстить убийце и вору Кольке Леонидову.   
Поплакав с дочерью, попричитав, Мария Егоровна опять ушла. А вернулась поздней ночью, с мужем распевая песни. Правда, рубаха на Николае Дмитриче была порвана, и под глазом багровел синяк, а в остальном держался он далеко не покойником.
Марию Егоровну никак нельзя было назвать равнодушным человеком. Она либо шумно ликовала, либо также горевала, либо просто пела, когда не было повода как-то реагировать на обстоятельства. Наутро притянула меня к себе, как Нину вчера:
- Дедушка-то наш помер – плач, Толик, плач родименький: легче будет.
У меня сердце защемило от жалости. Вспомнился молчаливый, всегда, будто на что серчавший, дед. Скоро лошадку заложили, и поехали мы с Марией Егоровной в Петровку.
Гроб стоял во дворе чужого дома, и дедушка наш, Егор Иванович, ходил тут же, в толпе народа, без всегдашней кепки. Оказывается, умер двоюродный брат его – Василий Петрович Баландин, которого по-уличному звали Краснёнок. Это прозвище он заслужил под колчаковскими плётками давным-давно, когда ещё не было на свете и отца моего.
Забытый всеми, сидел я в сторонке на куче дров и страдал от разлуки с любимой девушкой. Здесь и разыскала меня бабушка:
- Скромный ты у нас, Толя, хороший. Другие огольцы снуют везде, норовят к столу да в лучший угол, а с тобой никаких хлопот.
И утёрла слёзы кончиком чёрной косынки.
Приехали родители.
- Всё, - заявил я. – Ни дня здесь больше не останусь. Или… женюсь.
Отец горестно вздохнул и положил мне на голову тяжёлую руку.

Вернулся домой под самый праздник. Официально – это День молодёжи, а мы его по-татарски – сабантуй. Следом Саня Саблин прибыл – то ли у матери отпросился, то ли самовольно сбежал из Петровки на скачки поглазеть. Мама говорила,  дедушка Егор Иванович заглядывал, погарцевал на скакуне верхом у ворот – и в лес. Мы тоже с Саней пошли. Отец дал нам три рубля на лимонад и мороженое. Сашке, конечно, дал, и он теперь подозрительно косился на бугорских ребят – не отняли бы.
Народ валом валит, с сумками, авоськами, песнями, гармошками. В деревнях мужики в кепках ходят, а тут сплошь и рядом – шляпы. Сане в диковинку. Затеяли  игру - кто больше увидит этих цилиндров на бестолковках. Думаю, брат меня обжулькивал, как я бабушку в картишки - считать-то из нас двоих умел только он. 
Так, играя, добрались до леса. А он из дикого, девственного превратился в парк культурного отдыха. Меж двух лиственниц натянут плакат - мол, с праздником, молодёжь. На каждой полянке компания – постелили клеёнку или покрывало, разложили закуски, пьют, поют и веселятся. Опять же гармошки, гитары. Буфеты, автолавки, просто лавки со снедью, и везде очереди.
На самой большой поляне соорудили сцену, и ансамбль из Южноуральска современную эстраду выдаёт. Среди танцующих не только молодёжь – старики ковыряют траву каблуками, кепки о земь и вприсядку. Старушки молодятся, дробят в кругу - пыль поднимают каблуками, разгоняют юбками, повизгивают. Музыке не в такт, да и не нужна им музыка – веселья через край и так.
Мы пока с Сашкой всё обошли, скачки конские проворонили. Самое интересное - ради чего брат и приехал. Обидно. Деда я тоже не увидел – а мечтал скакуна попросить, погарцевать. Тут как раз какой-то лихач подкатил верхами в торговый ряд, в самую толчею. Ну, конь его и взбрыкнул. Я видел, как высоко мелькнуло копыто, одной женщине прямо в живот. Она упала, молча, без крика – закричал народ.
Скорую позвали. Врач в белом халате расстегнул на пострадавшей кофточку - под белыми чашечками лифчика багровело синее пятно. Женщину увезли в машине, а народ судачит – не оклемается.
- Надо бы лошадь убить, - кто-то предложил.
- Нет, лучше всадника – куда дурень приехал.
Заспорили. Поэтому ли поводу, иль по другому вспыхнула драка. Весь лес наполнился милицейскими трелями, руганью, бегающими и дерущимися парнями. На то и праздник - День молодёжи. А я пожалел, что свисток мой, подаренный братом, в Петровке остался, и Саня не догадался с собой его прихватить - вот бы сейчас погоняли мы с ним драчунов.

33

22

Неожиданно приехала Валя Панарина. Даже родители удивились - сроду не бывала. А у меня душа напряглась в предчувствии счастья. Я крался и подсматривал за ней всюду, куда б она не пошла.
А Валя сказала:
- Я проездом – только заночую.
С замиранием сердца смотрел, как она раздевалась перед сном. Мой выбор не был ошибочным - она прекрасна! Утром Валя куда-то ушла, не забрав чемодана, и вечером не вернулась. 
Мы с мамой были в магазине. Бабы судачили:
- Ваша? Какая красавица! Но девка порченая - с Шишкиным вяжется. Видели - вдвоём в лес ушли, а назад не вернулись. Наверное, в садах заночевали.
Я знал этого Шишкина - лицо его, перепаханное оспой, было противным. Поговаривали, он бандит и уголовник.
- Врёте вы всё, тётя! – крикнул я в отчаянном стремлении защитить свою любовь. – Вы!.. Вы!.. Сами вы потаскуха!
А она в ответ, подняв кулаки, крикнула:
- Кыш, зараза!
Я, испугавшись, бросился к матери, обнял за ногу, прижался. А глаза поднял – чужая тётя смотрит, улыбается  и подмигивает. Кинулся в двери под дружный хохот сплетниц-кумушек. Пропади они пропадом! Так сказать, подумать о моей избраннице.
Мать переживала за Валю, до слёз спорила с отцом. То была их излюбленная тема – чья родня хуже. Панарины были мамины родственники. А я страшно мучился и, в конце концов, задушил в себе любовь. Остался лишь какой-то туманный образ – заблудший, оклеветанный, нуждавшийся в защите. Образ девушки красивой, как Валя.
Пожаловаться некому – кто меня поймёт. Наконец, после долгих и мучительных размышлений решил - надо всегда воспринимать жизнь такой, как она есть, хотя это не всегда то, что ожидаешь. Но как избавится от своих фантазий? И стоит ли?

34

23

Следующие дни прошли спокойной тихой чередой, не лишённой, правда,  той живости и привлекательности, которая свойственна началу лета. Потом случилось происшествие, совсем отвлёкшее меня от печальных, почти тяжёлых дум.
Давным-давно, ещё до моего рождения, отец с соседом Петром Петровичем  хлопотали об электрификации своих жилищ. Им сказали - купите столб, провода вам повесят. И вот он, купленный вскладчину и отслуживший свой срок, лежит на земле просто бревном. А рядом держит провода новенький, с железобетонным пасынком. Отец Томшину предложил:
- Перетащим – распилим.
- Нужда была кажилиться!
Не таков отец. Приладил бревну колёсики и один закатил во двор. А тут электрики приезжают - где столб? Узнали и к нам во двор - так и унесли, если бы не отец.
- Мой, не дам.
- Как твой? – удивились гости незваные.
- За мои деньги купленный, спросите в поссовете.
Начальник у электриков молодой, решительный:
- Ну, по поссоветам ты сам, мужик, бегать будешь, а нам некогда. Забирай столб, ребята.
Отец сгрёб его, белорубашечного, в охапку, вынес со двора и швырнул на землю, будто мешок с картошкой. Тут ему на плечи прыгнули два приезжих молодца. Батяня стряхнул их с себя, будто от холода поёжился, сунул руку под крыльцо – в руке топор.
- Вот я вас!
Ребята, толкаясь в воротах, наперегонки кинулись к машине. Один, половчее, сходу запрыгнул в открытый кузов, забарабанил по кабине:
- Езжай, езжай скорее.
Другой, понадеявшись на силу своих ног, улепётывал впереди автомобиля. Начальник, не жалея рубашки, прыгнул в кузов на живот, да руки коротки – схватиться не за что. Машина тронулась, а он кричал, болтая ногами в воздухе.  Парень, схватив его за ворот, затащил в кузов, но рубашку порвал.
Так они уехали под дружный хохот собравшихся соседей.

35

24

Приехала Валентина Масленникова – папина племянница, ну, а моя, стало быть, двоюродная сестрица. Только она была совсем взрослая, жила в Троицке, работала официанткой в столовой вертолётного полка. Посватался к ней один солдатик. Раньше встречались, дружили, теперь он домой, на дембель собрался и её с собой зовёт. Вале посоветоваться не с кем: мать умерла давно, а отец – лучше и не вспоминать. Впрочем,  расскажу немного. 
В войну Андрей Яковлевич служил в заградотряде – это которые по своим отступающим стреляли. Отец говорил: «Ох, и много кровушки солдатской на руках этого гада». Понять его неприязнь можно - любимый брат Фёдор погиб в штрафниках. Вернувшись с фронта, своими пьяными драками свёл жену в могилу, сошёлся с какой-то Моряхой и к родне совсем не тянулся - да и не люб, и не нужен он был никому. Впрочем, Бог с ним, это тема другого рассказа – а я о Вале.
- Привози, - говорит отец, - своего солдата, посмотрим, подумаем, что присоветовать.
- Ну, так на выходные будет ему увольнение, мы и приедем. А пока, лёлька, отпусти со мной Толика. Юра в гости придёт, а я не одна…
Она улыбнулась мне:
- С защитником.
«Защитника» мигом собрали в дорогу, и покатили мы в Троицк. Я от Вали ни на шаг. Квартировалась она у какой-то старушки одинокой. Вечерами за молоком к соседям ходим, грядки хозяйке поливаем. Утром вместе на работу. Я котлет с картошкой налопаюсь и играю на лужайке. Вдали вертолёты стоят, настоящие. От их винтов свистел ветер, и проносились стаи туч, напоминая невероятные скачки. Рядом со столовой лосёнок ходил - хлеба клянчил. Мне он не понравился - колченогий какой-то, то ли дело лошадь. Я с офицерами подружился. Один гирю в руках покидал:
- Можешь так?
- Не-а.
Тут Валя подошла:
- Я могу.
И подняла. Много-много раз. Офицер удивился, палец большой оттопырил. А я нос задрал - то-то. Солдат Юра мне сразу понравился. Он тоже очень сильный - пошёл нас провожать и до самого дома меня с рук не спускал. Я и обидеться не догадался - он так много всякого интересного рассказал и про себя, и про свой Казахстан. Когда ко мне мальчишка соседский задрался, я ему так сразу и сказал:
- Вот Юра придёт, и ты схлопочешь.
Юный троичанин подумал и сообщил:
- А знаешь, какой я жестокий…
- Я тоже жестокий, - решил не уступать, видя его колебания.
- Сейчас проверим, - забияка подтянул штаны и убежал.
Вернулся он с живым карасём. Положил на скамейку.
- Ударь – я посмотрю.
- Зачем?
- А я могу, - сказал забияка и шлёпнул шевелящуюся рыбу ладошкой. – Мне не страшно.
- Так и я могу, - и тоже шлёпнул недоумевающего карася.
- Нет, не так. Сильней надо. Вот тебе! Вот! Вот!
Мы отлупили полуживую рыбу и подружились. Однако на следующий день мы с Валей и Юрой уехали в Увелку. Проверку жениху батя устроил что надо.
- А не поможете ли мне, молодой человек, пол перестелить?
За два дня они не только пол отремонтировали, но и печку. А когда мама, Валя и Люся навели в доме порядок, накрыли стол. Отец стакан поднял, а потом и сам встал, волнуясь:
- Ну, что сказать? Вижу – пара вы подходящая. Совет да любовь.

36

25

С этими разъездами совсем отбился от друзей. Наконец, предоставленный самому себе, ошалелый от свалившейся свободы, выскочил на улицу. Где ребят искать? В лесу, на озере, в болоте? Мало ли какие игры могут затеять мальчишки на макушке лета. Кто теперь дома сидит? И улицы пусты – словно Батый прошёлся. Отчаявшись кого-то найти, примкнул к девчонкам - и это была роковая ошибка. К сожалению, не единственная.
Девчонки собрались на лебедя поглазеть. Величавая птица плавала в лимане. Косички-бантики заспорили.
- Лебедь – не жилец. Подругу потерял и теперь либо уморит себя голодом, либо разобьётся о землю.
- А может это она.
- Всё одно – они без пары не живут.
- Живут – не живут. Бросьте вы птицу хоронить. Один на гнезде сидит, другой кормится. Потом поменяются.
Такой расклад всех удовлетворил, и компания пошла купаться.
Вы когда-нибудь купались с девчонками? Нет? Вам повезло. А мне нет. От безысходной тоски затесался я в эту компанию. Они меня совсем не стеснялись - трусы выжимали, без лифчиков загорали. Господи, а мне-то надо делать вид, что всё в порядке вещей, всё – как надо. Делать вид, что я один из них – надо бегать, брызгаться и визжать по-поросячьи. Тьфу. Лучше бы я домой ушёл. А дома-то – скука. А здесь – позор. Вот и думай, где лучше. Не подумал я и влип.
Вдруг из воды среди купающихся девчонок вынырнули мальчишки. Они давно за нашей компанией наблюдали, проплыли за камышами, ну и выскочили напугать. Напугали, конечно. Девчонки визжать, одежды похватали и бежать. А я? Я тоже, подхватив штанишки, кинулся в бега. И визжал вместе со всеми потому, что испугался сначала, не видя, что там произошло, с чего это они вдруг подхватились. Может, краказябра какая из воды выскочила.
Мальчишки какие-то трофеи на берегу захватили, машут ими над головой, свистят вслед. Меня заметили:
- Шесть-седьмой, вернись - пиписку забыл.
Мне бы и впрямь вернуться - ну, посмеялись бы, ну, подразнили, да и забыли когда-нибудь, а я бы вновь обрёл свою компанию. Но бес управлял мною в тот день, и я улепётывал вместе с девчонками, ничуть не отставая, будто вчерашние мои друзья обратились в непримиримых врагов.

37

26

С этого дня жизнь моя пошла наперекосяк - к ребятам и близко подойти боялся, а девчонки, наоборот, тащили за собой в каждую дыру. Не поверите – я даже писать при них научился. Отвернусь – и все дела. Те, что помладше, хихикать, было принялись, а старшие прицыкнули:
- Приспичит – сама сядешь, где придётся.
У девчонок все игры дурацкие. Считают себя и взрослыми, и умными, а всё с куклами расстаться не могут - наряды им шьют, примеряют. Мне даже – представляете? – лоскутков надарили, чтоб я не скучал и куклами занимался. Тьфу! Сестра – домой пришли – их тут же отобрала. И правильно сделала! Совсем не собирался я с куклами возиться. Просто плыл по течению - да не по речке к морю синему, а в помойную-препомойную яму.
Вообще-то, ребята, скажу вам, как очевидец и участник, жизнь девчачья совсем не мёд. Помните сказку – почему не ладят кошка с собакой? Васька в дом пробрался, а барбосу конура досталась. Вот так и мальчишки считают противоположный пол хитрыми бестиями, ябедами и дурами. Вообще-то всё верно, только не от ума у них эти пакости происходят, а как бы машинально - природа, что ли заставляет. И, наверное, защитная реакция. Ведь вы же, пацаны, девчонку мимо не пропустите – обязательно надо обхамить, обозвать, за косичку дёрнуть, а то и снежком запустить.
Но я-то сам пацан и хорошо знаю мальчишескую натуру. Нас можно похвалить, отругать, отлупить – ко всему привычны, многое перенесём. Мы бегаем, прыгаем, бьём стёкла, играем на гитарах, дерёмся, и всё это ради одного – чтобы нас заметили. Плохо ли хорошо, но только чтоб о нас говорили. Безразличие людей для нас хуже смерти - так уж мы устроены. Так вот, если б девчонки вместо того, чтоб бегать, визжать, да жаловаться, просто, раз-другой проигнорировали обидчиков, поверьте – в следующий раз мальчишки будут обходить их десятой дорогой. Ведь это ослу понятно, а девицам нет. Они будто нарочно пацанов провоцируют, а те, дуралеи, рады стараться. Короче, бесконечная война получается. Удивительно одно – как они потом меж собой женятся и живут.
Случайности, случайности…. Они на каждом шагу, и какая-то из них, однажды случившись, может круто изменить вашу жизнь. Вот, к примеру, был я вчера мальчик Толя, а теперь кто? Девочка Антонина? Самое время переименовать, потому что перешёл я в девчачий стан и стал противником моих прежних друзей. Такие пироги.
Поначалу всё планы строил, как бы назад перебежать. А когда насмешки и оскорбления стали ещё круче, ещё нецензурнее, тут и сам «закусил удила». Ах, так! Мы ещё посмотрим, кто, где пиписку свою потерял. И стал думать, как пацанам отомстить, а с девчонками дружил. 
Тут как раз скандал на улице приключился. Серёжка Помыткин, парень совсем уже взрослый, зазвал двух девах, себе подстать, в гости. И стали они в «дом» играть. Девицы картошки поджарили, салатик в тарелочку, а потом вместе легли в кровать да уснули. Тут-то их и застукали. Скандал вселенский! Шум до поднебесья! Собрались кумушки-соседки, оскорблённые матери как раз напротив нашего дома и ну языками чесать. Отцы по домам сидят, от стыда за распутство дочерей прячутся. А я взобрался на развесистый клён в палисаднике, затаился в густой листве и слушаю.
- Серёжка что, он парень, - судачат женщины. – Отряхнулся и пошёл. А девкам срам на всю жизнь. Да что за молодёжь пошла бесстыжая!
Вспоминали свою молодость.
Евдокия Калмыкова рассказывала:
- У-у! Мы с ребятами дрались. Конечно, доставалось нам, да и мы им спуску не давали. Подкрались как-то к дому – ребята там брагу пили да в карты резались – дверь-то подпёрли, а сами на завалинку, юбки задрали и задницы в окна. Слышим, парни говорят: «Чтой-то темно стало. Ба! Да это жопы. Ну, мы вам щас зададим, сикарашки проклятые!» Кинулись в дверь – а чёрт там ночевал! -  она же припёртая. Разозлились – стали окна бить, а мы бежать. Так было!
Слушая этот рассказ, я мысленно был на стороне девчонок, которым нечего было противопоставить мальчишеским кулакам, кроме голых задниц в окна. Это ж надо так вжиться в образ!
Долго судачили, собрались расходиться. А тут Катька Лаврова из огорода кричит сёстрам Мамаевым:
- Алка, Нинка айдате в гости, я картошки нажарила…
Опять картошка! У-у, бесстыжие! И вновь работа языкам – будто дров в костёр подкинули….

38

27

Дыхнуло осенью. Туман сомкнул землю с небом, и где-то в белёсой выси затерялось солнце. Грустно на душе от каприза природы, пакостно от одиночества. Ребята собрались гурьбой, ушли на свалку. Я только вслед им поглядел - вражда продолжалась.
Ходил неприкаянный вокруг дома и решил в Яму заглянуть. Конечно, это не лесное Эльдорадо, но и сюда валят всякий мусор. Иногда что-нибудь интересное попадается. Вон среди бурьяна мелькнула чья-то гребнистая головка с бусинками встревоженных глаз.
Поборов страх, вооружился палкой и пошёл в наступление:
- Кыш, проклятый!
Из-под лопуха с тревожным квохтаньем выскочила индюшка и припустила к домам. Что это она там прячет? Заглянул под лопух и обнаружил в земляном гнезде кучку крупных пёстрых яиц. Оба-на, вот так находка! Прикинул - в карманах, за пазухой столько не унести. Да и опыт уже есть горький. Пошёл домой за сеткой, в которой мама хлеб из магазина носит. По дороге думаю - чья это индюшка, не иначе Лавровых. Бабу Грушу с её мужем Латышом я уважал и решил сначала к ним завернуть. Благородный поступок мой был не только похвален, но и поощрён - Аграфёна Яковлевна дала мне два пёстрых яйца. Мама яичницу в полсковородки поджарила, а отец сказал:
- Кормилец растёт и честный человек. Вот что значит мужик.
В шутку или всерьёз они детей делили на «мой» и «твоя».
- А Люся грибов принесёт, - сказала мама.
Я забеспокоился, не поев ладом, выскочил на улицу. Туда-сюда – точно, ушли девчонки гурьбой в лес за грибами. Обиделся. Ну, никак они без пацанов не могут - мальчишки в лес, и эти следом. У-у, сикарашки! По полю чуть не до опушки добрёл, дальше побоялся и вернулся домой.
У ворот грузовик стоит – брат двоюродный Николай Масленников из Троицка приехал. Сливает шлангом бензин из бака в ведро.
- Лёль, куда выливать?
Все отцовы племянники зовут моих родителей лёльками.
- А я почём знаю? Был бы сам дома…
- Ну, ничего, найдём, - насвистывал Коля. – Сарай-то открыт?
- Да кто ж его запирать будет? И от кого?
Масленников нашёл в углу сарая бочку, открутил крышку, понюхал:
- Вроде, бензин. А солярке-то, откуда быть?
Он подмигнул мне и аккуратно перелил ведро в бочку.
- Как дела, подрастающее поколение?
Я решился поведать свои тревоги:
- Девчонки в лес ушли – как бы ни заблудились. Может, съездим, поищем?
Николай закинул шланг под сиденье, повесил ведро за кабиной, вытер руки тряпкой и сказал:
- Сами найдутся. Девок, Антоха, кашей не корми – так им в лес хочется. А что ж ты с парнями не дружишь?
- Сестра там.
Мама показалась в воротах:
- Поешь?
- Нормально. Я не голоден, - и мне. – Прокатить?
Кататься с Николаем Масленниковым мне не хотелось.

39

28

По телику «Крепостную актрису» показали, и девчонки заболели театром. Наверное, Алка Мамаева придумала, чтобы слить в одно два увлечения:
- Мы будем играть в кукольный театр.
Пригодились их Дашки, Машки, пупсики и Маришки. Опять в дело пошли пёстрые лоскутки - шились наряды, декорации. Сюжет выбрали на тему сказки «Василиса Прекрасная», только перелопатили либретто изрядно. Все, кто хотел участвовать со своей любимицей, получили роль и листок со словами, которые надо было выучить и произносить, вертя куклой над ширмой. А поскольку участвовать захотели все, то возник дефицит зрителей. Тут они и вспомнили обо мне.
Я ко всей этой возне с кукольным театром отнесся весьма равнодушно и на репетиции не ходил. А когда пригласили на премьеру, решительно заявил:
- Не-а, лучше я по телику посмотрю – там интересней.
Девчонки на хитрость пошли:
- Буфет будет бесплатный.
И я пошёл, а девчонки не обманули - яблок притащили, груш, конфет, компот в графине. Я набью полный рот, жую и хлопаю невпопад, изображая благодарного зрителя.
Кукловоды разошлись – что значит, великая сила искусства! – прут отсебятину. Алка за ширмой психовала, психовала, а потом сдалась и смирилась. Короче, Василиса ихняя не только Кащея отмутузила, но и Ивана, женишка своего, а потом за Бессмертного замуж собралась. И, кажется, выскочила. Я как-то не особо вникал – больше на «буфет» налегал, торопился халяву умять, пока артисты искусством заняты.
Вообщем, не понравился мне спектакль. И оказался неправ - чудо свершилось! Слух о представлении просочился  на улицу. Стали меня мальчишки останавливать, спрашивать - «а, правда?», «а, что там?», «и когда?», ну и так далее. Как-то вечером изловили, за руки, за ноги схватили и, утащив на поляну, усадили в кругу:
- Рассказывай.
И я понял, что пришёл мой звёздный час. Ох, и врал же я! Отыгрался за все свои прежние унижения. Говорил, что театр кукол у нас получился, что надо. Что я в нём директор. Что будем мы выступать в «Горняке» - районном Доме культуры, а потом поедем с гастролями по всей стране. Эти лопухи верили всему, потому что это было необычно – своего театра на улице ещё не было. В тот вечер ко мне пришла слава. Сверстники за честь считали пообщаться со мной. Старшие ребята здоровались за руку. Всех интересовал вопрос – что нового в кукольном театре.
- Репетируем, - многозначительно отвечал я. – Готовимся к гастролям.
Девчонки наотрез отказались показать своё представление широкой публике - им тоже нравилось таинство творчества. Ну, а мне-то это на руку – день ото дня рос авторитет мой на улице.
С приездом на каникулы Нины Ломовцевой в дружном лагере девчонок наметился раскол. Нинель училась в пединституте, была вся из себя городская – ходила в брюках, курила, играла на гитаре и пела хриплым голосом блатные песни. Ещё она занималась боксом – мутузила со старшим братом Славиком мешок с песком в своём сарае.
- С мальчишками надо дружить, а не ругаться, - заявила она.
Поскольку вся улица в эти дни судачила только о театре, и Нина решила проявить свои способности в режиссуре.
- Будем ставить «Три мушкетёра», - объявила она. – И не куклами, а в естестве.
Дюма был решительно перелопачен, и весь сюжет спектакля сводился в основном к свиданиям Дартаньяна и Миледи. Однако на первых же репетициях возникла проблема, поскольку Нинель сама хотела играть обе главные роли. И кого бы она ни пробовала на героев, никто ей не нравился.
Прежний уличный лидер Алла Мамаева болезненно переживала падение авторитета – день ото дня ряды сторонниц её и кукольного театра стремительно таяли. Не как снег в ручьи, а просто сбегали девчонки из мамаевской бани, где ютился театр кукол, в сарай к Нинель Ломовцевой, где репетировали «Трёх мушкетёров». Причём, из репетиций тайны не делали – там всегда было полно зрителей и артистов. И мальчишкам вместе с девчонками вход был свободен.
Чёрной завистью изнывая, Алка захотела вернуть себе лидерство решительным шагом.
- Мы будем строить стадион, - однажды объявила она подругам и толпе малышей.
На следующее утро, вооружившись лопатами, все, кому понравилась идея, ушли за пригорок. Сделали разметку, вбили колышки, натянули бечёвку. Алка в позе Петра Великого, закладывающего северную столицу, объявила:
- Здесь будет стадион. Поставим штанги для волейбольной площадки, для бегунов засыплем дорожки, выроем яму для прыгунов. Зрителям поставим скамейки. Копайте.
Детвора дружно налегла на лопаты, но энтузиазм скоро иссяк. Мы устали и начали думать и понимать – пустая затея. Во-первых, далеко – не то что зрители, спортсмены не захотят сюда тащиться. Во-вторых, лето на исходе – о зиме надо думать, о лыжах и санках. Бунта не было – как-то сами собой работы свернулись, и мы побрели домой. Подружкам Алкиным стало ясно – лидерство её завершилось. И поняв это, она решилась на месть. Втроём, с сестрой Ниной и моей сестрой, пригласили в гости Валю Жвакину – задарили её куклами, тряпками и уговорили не ходить на репетиции к Нине Ломовцевой в сарай. Та, дурёха, сразу клюнула и, когда повстречала режиссёра, пеняющего на прогулы, показала ей язык и пропела дразнилку:
- Выбражуля первый сорт, куда едешь – на курорт
  На курорт лечиться, выбражать учиться.
Нина тоже в долгу не осталась:
- Выбражуля номер пять, разреши по морде дать.
И дала, если б догнала. Девчонки-интриганки, узнав об этой ссоре, бегали перед Жвакинским домом, взявшись за руки, и кричали:
- На бобах осталась! На бобах осталась!
Никто из них и не собирался дружить с Валей Жвакиной – она была лишь орудием мести. А та, обманутая, тут же кинулась в сарай Ломовцевых – извиняться и каяться. И к удивлению девчонок, была не только прощена, но и великодушно назначена на роль Миледи. Негодованию оппозиции не было конца – ну, какая из неё шпионка кардинала, да она же вылитая лошадь Дартаньяна. Правда, волосы у неё роскошные – не отнимешь. А вот меньший брат Васька Жвакин учится в классе для умственно отсталых детей. Это все знают. И вообще, вся семья её – если не дураки, то придурки точно. Словом, удел проигравших – злиться и завидовать.
Я легко отказался от должности директора кукольного театра, которую, сам себе придумал, и перебежал в компанию Нины Ломовцевой. Мушкетёрам нужны были шпаги. Я принёс свою,  вторую выпросил для артистов у Николая Томшина. Реквизитор – так называлась моя должность в новом театре. А что? Звучит. Мне, по крайней мере, нравилось. Я стремглав бежал выполнять любые указания главрежа, и занят был так, что забывал о еде. Солнечный трепет моря, белые чайки и гладкие, чёрные спины дельфинов, выныривающих из воды, отошли куда-то в сторону.  Их видения не тревожили мою душу в эти дни. Она была занята предстоящим представлением.
С распределением ролей подготовка спектакля пошла вперёд семимильными шагами – не за горами премьера. Наконец, был назначен день, написаны афиши. Расклеивать их на столбы я взял в помощники Халву - мы прошлись по всем бугорским улицам до самой больницы.
День премьеры стал каким-то детским праздником - народ валил со всей окрестности. Ни Коле Томшину, ни какому другому «Потрясателю Вселенной» не удавалось собрать такое воинство под свои знамёна. 
За околицей у сеновала вкопали столбы, натянули верёвку, повесили покрывало - это была сцена. Зрители рассаживались на траве. Кому хотелось курить, оставляли кепки и отходили в сторонку, ревниво следя за своим местом. Это был зал.
Я разрывался на части - мне хотелось быть и в зале, и за кулисами. Непосвящённые друзья дергали за рукава - ну, что там, как? Никто не обзывался - «Шесть-седьмой» или «Бабий пастух». Это был день примирения больших и малых, девчонок и мальчишек, Бугорских и Болотнинских, Октябрьских и Больничных. Великая сила искусства!
На сцене Дартаньян (Нина Ломовцева) самозабвенно целовался с Миледи (Валя Жвакина), а из зала ни одной пошлой реплики. Неумело размахивая шпагой, гасконец разгонял неуклюжих гвардейцев, и ему аплодировали наши лучшие уличные фехтовальщики. А когда артисты вышли поклониться, все встали и долго хлопали стоя, дарили цветы, как в настоящем театре.
Потом был концерт.  Все жаждущие славы выходили на сцену.
Дартаньян пел хриплым голосом:
- В одном из замков короля с его прекрасной королевой
  Жил шут красивый сам собой - король любил его напевы….
Два Серёги Ческидов и Колыбельников сбренчали дуэтом на гитарах нехитрую инструментальную пьеску.
Я стишок рассказал:
- Мишка косолапый по лесу идёт, шишки собирает, песенки поёт.
  Шишка прилетела прямо мишке в лоб, мишка рассердился и ногою - топ.
Сёстры Мамаевы Алка и Нина спели душевно:
- Всё васильки, васильки - сколько их много во поле
  Помню, до самой зари их собирали для Оли….
Сами в слёзы и толпу чуть не завели…. Однако хлопали от души. Чего-чего, а аплодисментов хватило всем от благодарных зрителей.
Вечером жгли костёр. Пели песни хором, травили байки, пускали папиросу по кругу. Было здорово и грустно. Грустно от того, что уходило лето. Грустно, что столько дней потрачено впустую, на бессмысленную межусобицу, хотя можно было дружить весело и беззаботно.
Первого сентября Люся взяла меня за руку и отвела в школу. Но это уже другая история.

40

Забияки

Если дружишь с хромым, сам начинаешь прихрамывать.
(Плутарх)

1

Наша маленькая в двадцать дворов улочка  отправила тем годом в школу четырёх новобранцев. Первый раз в первый класс пошли трое Толек и один Колька. Расскажу обо всех, а начну  с Толяна Калмыкова. Потому что дом его номер один и стоит крайним на улице у самого Займища. Потому что он выше всех в нашем квартете, сильней, отважнее, благороднее. Последнее утверждение спорно  – себя бы поставил на первое место. Но вот пример, и судите сами.
Встречаемся на улице жарким летним полднем.
- Куда, Толян?
- Котят топить. Пошли со мной.
- Что?! Ну-ка покажи.
Он показал. В картонной коробке тыкались слепыми мордочками, топорщили голые хвостики четверо котят.
- Топить? Ты что ли фашист?
- Не-а. Мне рупь соседка заплатила.
- А мать за рупь утопишь? За трояк?
- Отстань.
- Слышь, отдай мне их.
- Зачем?
- Выкормлю.
- Без кошки они сдохнут.
- Я из бутылочки через соску.
- Не отдам – мне заплатили.
- А если я тебе, фашисту, морду набью?
Толька спрятал коробку за спину и с любопытством посмотрел на меня.
- Набьёшь – отдам.
Желание драться с Калмыком отсутствовало напрочь.
- Ты вот что… Ты больше ко мне не приходи, и я с тобой больше не вожусь – таких друзей в гробу видал.
Мы разошлись в разные стороны.
Я не сдержал слово. Как-то сам собой забылся инцидент, а долго дуться на Толяна невозможно – слишком интересно было с ним. Прошёл, наверное,  месяц. Приходит Калмык с известной уже коробкой, а в ней все четыре весёлых пушистых котёнка, вполне самостоятельных.
- Те?
- Те. Я их выкормил из соски, теперь твоя очередь заботиться – найдёшь им хозяев.
- Врёшь – поди, кошку у соседки кормил, а она их.
- Держи, Айболит, - он сунул мне коробку в руки и удалился  с независимым видом.
Знаете, как я его после этого зауважал – просто кумиром стал моим, примером для подражания. Звал Толяном, а вообще-то кличек у него было предостаточно. Калмык, Калмычонок – это понятно. Сивым его звал старший брат Бориска. Волосы у моего друга были белее известки, как у ветерана-фронтовика. Дрались братовья  не часто, но жестоко. Разница в три года давало старшему Калмыку преимущества в росте, силе, инициативе. Но Толян был упёртым – он поднимался и снова шёл в бой, вытирал кровь и продолжал наседать. В конце концов, избитый до полусмерти (наверное, лишка загнул), Толян терял терпение и облик поединщика: ударившись в рёв и слёзы, хватал, что под руку подворачивалось – нож, дубину, топор. Борька позорным бегством покидал усадьбу – благо ноги длинные, а вот характер слабый. Толька никогда не пользовался плодами своих побед, чтобы подчинить себе старшего брата - исправно слушался его до следующего конфликта.
Ещё его звали Рыбаком - страсть эта фамильная. Дед, работающий пенсионер, мастрячил внукам какие-то замысловатые капканы, силки, вентеря. Однажды сделал арбалет с луком из стального прутка и такими же стрелами. Толька пошёл с ним на болото, растерял все стрелы, кроме одной, которой подстрелил утку. Рыбалкой и охотой увлекался у них отец – Борис Борисович Калмыков. Только любил он эти промыслы не за азарт добытчика, не за результаты, а за возлияния у костра. Короче, алкаш был, и всё тут. Любил комфорт не только в доме, где за чистотой и уютом следили наперегонки жена и тёща, но и в полевых условиях. Сейчас поясню, в чём это выражалось.
У Борис Борисыча если лодка, то обязательно резиновая, из магазина. Такие же палатка, сапоги, гидрокостюм, удочки, сети и даже патроны. Хотя для набивки последних у него был полный набор приспособлений – калибровка,  капсюлевыбивалка и вбивалка, дозатор для пороха, пыжерубка. Он мог дробь изготавливать в домашних условиях - были литейка, протяжка, дроберубка и дробекаталка. Но Борис Борисович предпочитал без хлопот приобретать в охотничьем магазине «Зорька» заряженные папковые патроны.
Отец мой за это его недолюбливал и даже презирал,  во всяком случае, чурался. Зато обожали окрестные охотники. Дважды в год шумно было у него во дворе от людского наплыва. Мужики тащили свинец во всяких формах его существования, ну а мы, пацаны, довольно уже сноровато лили свинцовую проволоку, протягивали её через калибровку, рубили,  катали цилиндрики в шарики, вращая тяжеленную крышку чугунной дробекаталки. Час-другой и готовы килограммов пять прокатанной в графите дроби. Мужики угощали хозяина спиртным, нас – охотничьими байками. Весело было всем.
Борис Борисыч не брал сынов на промысел. Однако эта страсть у них была в крови.
Потеряв последнюю стальную стрелу, Толян забросил на чердак арбалет. А утки, будто прознав об этом, вышли на берег, стали купаться в песке, хлопать крыльями и беспечно крякать. Такого нахальства от пугливых пернатых Рыбак уже стерпеть не мог. Стащил у отца двустволку, из которой прежде никогда не стрелял. В соучастники пригласил нас с Колькой Жвакиным, пообещав поделиться добычей. Кока встал на четвереньки – подставкой под тяжеленное ружьё. Я упёрся в Рыбакову спину, чтоб отдача – по словам мужиков, не малая – не швырнула юного охотника «к чёртовой матери».
По неопытности иль азарта охотничьего, а может от лютой ненависти к наглым лысухам Толян сдуплетел из ружья. Как мы ни готовились, выстрелы прозвучали громом небесным. Дробь вспенила воду далеко за береговой чертой. Утки всполошились и врассыпную – кто на крыло, кто бегом до камышей. Я видел, а Колька нет. Он вскрикнул, зажал ладошками уши, потом и затылок, на который обрушилось оброненное Рыбаком ружьё. Жвака драпанул домой. Следом Толян – отдача отбила ему плечо. Остался я один с брошенным ружьём и ничуть не пострадавший. А потом и утки вернулись на берег, посмеяться да покрякать над горе-охотниками.
Удивил меня Толян своим бегством, а вот Колька ни сколько. Фамилия у него была Жвакин, а кличек – хоть пруд пруди. Впрочем, чего там – улице ли фантазий занимать? Ноги у него были самой сильной стороной, не потому, что быстро бегал – хотя и этого у него не отнять – просто привык все проблемы копытами решать. Чуть небо омрачилось, Кока ноги в руки и домой. Хауз для него и двух его старших братьев был крепостью, которую в отсутствии родителей не раз пыталась взять штурмом уличная пацанва. 
Они стоили друг друга, братья Жвакины. Никогда не бились за свой авторитет, не дорожили им: главное – добежать до дома. А уж оттуда, из-за высокого забора и крепких ворот, ругай, кого хочешь и как хочешь, швыряйся камнями, зелёными грушами и яблоками.  Груши на нашей улице редкость, а эти поганцы настаивали их в моче и кидали в толпу.  Кока сам однажды признался, а потом бросился бежать, и понятно почему. 
У Кольки были белые волосы, даже белее чем у Калмыка. Сивым его звали братовья, а мы – никогда, уважая Сивого-Рыбака. У него был румянец от уха до уха и белое тело, которое совершенно не поддавалось загару. Это было странным.   
- Ты альбинос какой-то, - заметил однажды я. 
- Альбинос, альбинос! – стали дразниться мальчишки.
Но призадумались, когда узнали, что альбиносами зовут неполосатых тигров. Сравнивать Коку Жвачковского даже с неполосатым тигром – курам на смех. И не прижилось.
Третьим в нашей компании был Толька Рыженков - парнишка с пшеничным чубчиком, лёгкой косинкой в глазах, влюбчивый до неприличия. Когда нас приняли в октябрята и дали значки с маленьким Лениным, Рыжен заявил:
- Я теперь таким же буду.
Думаете, он стал отлично учиться, слушаться родителей и учителей? И в мыслях не было - он стащил бигуди у старшей сестры и завил чубчик. 
- Похож? – продемонстрировал нам.
- С Володей Ульяновым? Одно лицо, - согласились мы.
Эта страсть у Рыжена скоро прошла и появилась другая. Девочку звали Люба – пухленькая, румяная хохлушка-хохотушка. Я бы тоже в неё влюбился, если бы не…. Она училась в нашем классе, но жила в другом районе посёлка. Мальчишки там обитали злые, коварные – большие любители подраться, был бы повод. Люба – это повод. Я это понимал и даже не оглядывался в её сторону – не по Сеньке шапка. А Рыжен так не думал и, влюбившись, пошёл провожать.
Догнал он нас на самом Бугре. Мимо бы пробежал, не заметил – так его шуганули. Нос расквашен, фингал под глазом, в ранце снег вместо тетрадок. Урок да не впрок. На следующий день, зачарованный сияющими глазками и ямочками на щёчках, он взял её портфель и вновь пошёл на Голгофу. И казнь косоглазого «Христа»  повторилась. И повторялась изо дня в день. Любочке что, ей весело, и перед девчонками форсит – вон как мальчишки-то из-за меня. А Рыжена били, с каждым днём всё ожесточённее. 
Скажите, вот он рыцарь-романтик, настоящий герой – так страдать из-за дамы сердца. Но погодите с выводами, лучше дослушайте рассказ до конца.
Герой-романтик звал нас в телохранители, не поверите – даже зарплату обещал. Но лезть в такое пекло за пончик стоимостью четыре копейки никто не хотел. Жалко было товарища, но так били-то его не за сходство с маленьким Лениным – с девочкой из другого района хотел дружить, а это не поощрялось.
Однажды всё переменилось.


Вы здесь » Форум Питерского сообщества » Проза » Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"


Сервис форумов BestBB © 2016-2024. Создать форум бесплатно